Сказки об Италии - Страница 26

К оглавлению

– Русские?

– Да, сударь! Русский губернатор с его фамилией…

– Какие у них всегда добрые лица…

– Очень хороший народ…

– Лучшие из славян, конечно…

– Немножко небрежны, сказал бы я…

– Небрежны? Разве?

– Мне так кажется – небрежны к людям.

Толстый русский покраснел и, широко улыбаясь, сказал негромко!

– Про нас говорит…

– Что? – брезгливо сморщив лицо, спросила старшая.

– Лучшие, говорит, славяне, – ответил толстяк, хихикнув.

– Они – льстивы, – заявила дама, а рыжий Иван спрятал часы и, закручивая усы обеими руками, пренебрежительно проговорил:

– Все они изумительно невежественны в отношении к нам…

– Тебя – хвалят, – сказал толстый, – а ты находишь, что это по невежеству…

– Глупости! Я не о том, а вообще… Я сам знаю, что мы – лучшие.

Человек с бакенбардами, всё время внимательно следивший, как играют дельфины, вздохнул и, покачивая головою, заметил:

– Какая глупая рыба!

К седому итальянцу подошли еще двое: старик, в черном сюртуке, в очках, и длинноволосый юноша, бледный, с высоким лбом, густыми бровями; они все трое встали к борту, шагах в пяти от русских, седой тихонько говорил:

– Когда я вижу русских – я вспоминаю Мессину…

– Помните, как мы встречали матросов в Неаполе? – спросил юноша.

– Да! Они не забудут этот день в своих лесах!

– Видели вы медаль в честь их?

– Мне не нравится работа.

– О Мессине говорят, – сообщил толстый своим.

– И – смеются! – воскликнула молодая дама. – Удивительно!

Чайки нагнали пароход, одна из них, сильно взмахивая кривыми крыльями, повисла над бортом, и молодая дама стала бросать ей бисквиты. Птицы, ловя куски, падали за борт и снова, жадно вскрикивая, поднимались в голубую пустоту над морем. Итальянцам принесли кофе, они тоже начали кормить птиц, бросая бисквиты вверх, – дама строго сдвинула брови и сказала:

– Вот обезьяны!

Толстый вслушался в живую беседу итальянцев и снова сообщил:

– Он не военный, а купец, говорит о торговле с нами хлебом и что они могли бы покупать у нас также керосин, лес и уголь.

– Я сразу видела, что не военный, – призналась старшая дама.

Рыжий опять начал говорить о чем-то в ухо бакенбардисту, тот слушал его и скептически растягивал рот, а юноша итальянец говорил, искоса поглядывая в сторону русских:

– Как жаль, что мы мало знаем эту страну больших людей с голубыми глазами!

Солнце уже высоко и сильно жжет, ослепительно блестит море, вдали, с правого борта, из воды растут горы или облака.

– Annette, – говорит бакенбардист, улыбаясь до ушей, – послушай, что выдумал этот забавный Жан, – какой способ уничтожить бунтовщиков в деревнях, это очень остроумно!

И, покачиваясь на стуле, медленно и скучно он рассказывал, как будто переводя с чужого языка:

– Нужно, говорит он, чтобы во дни ярмарок, а также сельских праздников, чтоб местный земский начальник заготовил, за счет казны, колья и камни, а потом он ставил бы мужикам – тоже за счет казны – десять, двадцать, пятьдесят – смотря по количеству людей – ведер водки, – больше ничего не нужно!

– Я не понимаю! – заявила старшая дама. – Это – шутка?

Рыжий быстро ответил:

– Нет, серьезно! Вы подумайте, ma tante…

Молодая дама, широко открыв глаза, пожала плечами.

– Какой вздор! Поить водкой от казны, когда они и так…

– Нет, подожди, Лидия! – вскричал рыжий, подскакивая на стуле. Бакенбардист беззвучно смеялся, широко открыв рот и качаясь из стороны в сторону.

– Ты подумай – те хулиганы, которые не успеют опиться, перебьют друг друга кольями и камнями, – ясно?

– Почему – друг друга? – спросил толстяк.

– Это – шутка? – снова осведомилась старшая дама.

Рыжий, плавно разводя короткими руками, горячо доказывал:

– Когда их укрощают власти – левые кричат о жестокостях и зверстве, значит – нужно найти способ, чтобы они сами себя укротили, – так?

Пароход качнуло, полная дама испуганно схватилась за стол, задребезжала посуда, дама постарше, положив руку на плечо толстяка, строго спросила:

– Это что такое?

– Мы поворачиваем…

Всё выше и отчетливее поднимаются из воды берега – холмы и горы, окутанные мглой, покрытые садами. Сизые камни смотрят из виноградников, в густых облаках зелени прячутся белые дома, сверкают на солнце стекла окон, и уже заметны глазу яркие пятна; на самом берегу приютился среди скал маленький дом, фасад его обращен к морю и весь завешен тяжелою массою ярко-лиловых цветов, а выше, с камней террасы, густыми ручьями льется красная герань. Краски веселы, берег кажется ласковым и гостеприимным, мягкие очертания гор зовут к себе, в тень садов.

– Как тут тесно всё, – вздохнув, сказал толстый; старшая дама непримиримо посмотрела на него, потом – в лорнет – на берег и плотно поджала тонкие губы, вздернув голову вверх.

На палубе уже много смуглых людей в легких костюмах, они шумно беседуют, русские дамы смотрят на них пренебрежительно, точно королевы на подданных.

– Как они машут руками, – говорит молодая; толстяк, отдуваясь, поясняет:

– Это уж свойство языка, он – беден и требует жестов…

– Боже мой! Боже мой! – глубоко вздыхает старшая, потом, подумав, спрашивает:

– Что, в Генуе тоже много музеев?

– Кажется, только три, – ответил ей толстый.

– И это кладбище? – спросила молодая.

– Кампо Санто. И церкви, конечно.

– А извозчики – скверные, как в Неаполе?

Рыжий и бакенбардист встали, отошли к борту и там озабоченно беседуют, перебивая друг друга.

– Что говорит итальянец? – спрашивает дама, оправляя пышную прическу. Локти у нее острые, уши большие и желтые, точно увядшие листья. Толстый внимательно и покорно вслушивается в бойкий рассказ кудрявого итальянца.